The Kurufin's Castle

Собирались в предыдущем посте поговорить о Микеланджело – поговорим же о Микеланджело! :-) Тем более что мало для кого Лоренцо сделал столько, сколько для него.

Родился Микеланджело (или же, на флорентийский манер, Микеланьоло – как он себя всю жизнь и называл) в семье бедной, но честной родовитой. Папенька будущего гения, Лодовико Буонарроти Симони, был нищ как церковная крыса, но ЧСВ имел размером с колокольню Джотто, ибо его семейство происходило из старой тосканской знати и даже претендовало на родство с Матильдой, маркграфиней Каносской, последней феодальной властительницей Флоренции.

Правда, доказательства этого родства, судя по всему, существовали только у Буонарроти в голове, потому как никто и никогда их так и не отыскал. С денежными делами у псевдопотомков тоже было не ахти: сначала, по примеру всех остальных флорентийских аристократов, они попробовали податься в банкиры, но дело не выгорело, и посему семейство Буонарроти вот уже несколько поколений прозябало в благородном нищебродстве.

Папенька Микеланджело в этом смысле не был исключением: вершиной его карьеры была должность подеста в крошечном тосканском городишке Капрезе. Там его жена, Франческа ди Нери ди Миньято, и родила ему второго сына (был еще и старший отпрыск - Лионардо). Младенца окрестили в честь Михаила Архангела и быстренько сплавили в деревню, к кормилице. А само семейство вернулось во Флоренцию (срок полномочий в Капрезе у папеньки закончился), где в кратчайшие сроки наплодило маленькому Микеланджело еще троих сиблингов, после чего Франческа ди Нери, утомленная этим гинекологическим марафоном, тихо скончалась.

Забирать второго отпрыска из деревни папа не стал – якобы из-за слабого здоровья пацанчика, а вообще, подозреваю, просто из экономии: отпрысков было много, а денег мало. Пацанчику, впрочем, в деревне очень нравилось. Это была не просто деревня – это была деревня Сеттиньяно, что близ Ареццо, и славилась она тем, что там добывали отличный песчаник. Соответственно, у кормилицы Микеланджело был муж-каменотес, папа-каменотес и сыновья – подрастающие каменотесы. Через полвека Микеланджело скажет своему приятелю Вазари: «Если есть что хорошее в моем даровании, то это от того, что я родился в разреженном воздухе аретинской вашей земли, да и резцы, и молот, которыми я делаю свои статуи, я извлек из молока моей кормилицы».

Сеттиньяно:



( Читать дальше )

Ну а теперь поговорим, наконец, о самом интересном – о меценатстве Лоренцо.

Через девяносто лет после его смерти Оттавио Ваннини, духовный собрат Вазари, изобразит Великолепного и его подопечных вот в таком вот глянцево-благостном виде:



(парень справа, с бюстом фавна – юный Микеланджело, парень слева с чертежом – Сангалло, и где-то там среди толпы есть еще как минимум скульптор Торриджано)

На самом деле, все это было, конечно, куда менее формально, куда более живо и уж, во всяком случае, в такие англосаксонские позы (©) покровительствуемые гении перед Лоренцо точно не становились. Но, в общем, историческая правда в мазне Ваннини присутствует: именно при Лоренцо Флоренция пережила такой культурный бум, какого, пожалуй, не было даже при Козимо Старом.

Что самое смешное, несмотря на славу величайшего мецената всех времен и народов, своих личных денег в этот бум Великолепный вложил всего ничего. По сравнению с любимым дедушкой Козимо, вбухавшим в мировую культуру эпическую сумму в 667 000 золотых флоринов, его внука можно вообще счесть жлобом. В сущности, если Лоренцо куда и вкладывался из собственного кармана, то, в основном, в свою любимую коллекцию античных гемм да во всякие «мелочи» вроде статуй для домашнего интерьера да высокохудожественных надгробий для почивших родственников.

Много это или мало? Если сравнивать с тем же Козимо, застроившим за свои деньги чуть ли не пол-Флоренции, так вроде бы и мало. Правда, Козимо, несмотря на все свое влияние, все же оставался частным лицом (во всяком случае, он очень хотел, чтобы все так думали). Лоренцо же уже окончательно вышел из сумрака: по факту, в эпоху его правления уже сам черт не разберет, где заканчивается городская казна и где начинаются личные средства Медичи. Формально, кстати, этих самых личных средств было не очень-то и много: банк Медичи дышал на ладан (не в последнюю очередь потому, что Лоренцо в пылу своей политической деятельности регулярно на него забивал).

Зато общественные деньги всегда были под рукой, и их-то Лоренцо и тратил не скупясь на всех своих Полициано, Пульчи, Сангалло, Боттичелли, Микеланджело и прочих.

Таким образом, если дедушка Козимо, чтобы поддержать какого-нибудь очередного гения, покупал ему из своего кармана дом или виллочку где-нибудь близ Кареджи, то Лоренцо обеспечивал своих поэтов-философов за общественный счет: кому-то выбивал хороший бенефиций, кому-то – богатый приход (многие из местных гениев имели малый духовный сан), кому-то – симпатичную синекуру при городском хозяйстве, а гуманист-латинист Джентиле Бекки, некогда учивший маленького Лоренцо склонять curia, curiae, curiam и прочим азбучным латинским истинам, и вовсе получил от благодарного ученика сан епископа Ареццо.

С художниками дело обстояло ровным счетом точно так же. Даже Боттичелли, друг и любимчик Великолепного, официально очень редко работал непосредственно на своего покровителя – почти все заказы (включая феерический агиткомикс на стене Синьории) он получал от имени флорентийской коммуны. Правда, никто на сей счет особо не обманывался: к тому времени Лоренцо, подобно своему прапрапрапраправнуку Людовику XIV, уже мог бы с чистой совестью (и едва ли не с большим основанием) сказать: «Государство Коммуна – это я».

Впрочем, подобные фразы никогда публично не звучали. Лоренцо свято чтил заветы дедушки Козимо: соблюдать республиканский декорум и вообще вести себя так, будто ты просто скромный член одного из многочисленных советов при коммуне (кем, собственно, Лоренцо формально и являлся). В итоге, отблистав на приеме какого-нибудь иностранного посла или на празднике в честь флорентийского народа, в будничные дни наш великолепный Лоренцо ходил по городу одетый в скромную одежду без всяких драгоценных финтифлюшек и уступал дорогу всем, кто был старше его (главная скрепа традиционного флорентийского этикета!).

Это милое политическое лицемерие всем очень нравилось – и, в общем-то, именно благодаря ему власть Медичи будет оставаться незыблемой до тех самых пор, пока старший сын Лоренцо Пьеро Невезучий сдуру не решит, что пора сбросить маски и начать себя вести как мудак настоящий монарх.

( Читать дальше )

Перенос из дайри



Ну что, давайте еще раз поаплодируем возвращению Козимо во Флоренцию…


…и перейдем к делам насущным. Козимо, во всяком случае, так и сделал – сразу, не отходя от кассы.

Ринальдо дельи Альбицци и все его сторонники были немедленно вышвырнуты пинком под зад из Флоренции. На прощание Ринальдо заочно обругал обманувшего его папу Евгения: «И как я мог подумать, что мне поможет удержаться в моем городе тот, кто не смог удержаться в своем!»

Имущество изгнанников частично было конфисковано, частично прибрано к рукам под различными благовидными предлогами.

Богатые семейства, способные потенциально стать новыми Альбицци, получили от налоговой инспекции тонкий намек: или они уменьшают свой живой капитал, вложив его, скажем, в сельскую недвижимость, или… ну, в общем, вы понимаете, что может сделать налоговая.

Цирк с вытаскиванием наугад восковых шариков из избирательного мешка был отменен. Теперь членов Синьории и прочих госслужащих первого звена выбирала так называемая Комиссия Десяти.

И, конечно, Козимо тут был совершенно ни при чем! Он вообще всю жизнь обожал быть ни при чем – какие там должности, какие титулы, о чем вы говорите! Скромный рядовой гражданин, тише воды, ниже травы, жила бы Фьоренца родная, и нету других забот. Ну а что всякие достойные люди оказывают ему честь, советуясь с ним насчет государственных дел – так что ж их, взашей гнать, что ли? Сами, все сами: сами приходят, сами советуются, Синьория сама по собственной инициативе Альбицци из города вышибла, налоговая сама неугодных прессует… Что, узурпация, говорите? Тирания? Окститесь, уважаемые, какая тирания – да у нас демократия, это вам каждый флорентиец скажет!

Кстати, на счет демократии Козимо был прав. Трогать эту любимую игрушку флорентийцев было ни в коем случае нельзя. Пофигу, что на самом деле демократией там уже сто лет как не пахло (это если считать, что она вообще когда-то была), пофигу, что местные олигархи в тех или иных комбинациях всю жизнь вертели городом, как хотели. Зато любой флорентиец при встрече с каким-нибудь неаполитанцем или миланцем мог гордо приосаниться: у вас там, мол, тиран сидит, а у нас ГОРОДСКОЕ САМОУПРАВЛЕНИЕ!

Козимо уважал человеческие слабости, поэтому холил и лелеял местный демократический декорум как зеницу ока. Сложилась парадоксальная ситуация: вся власть во Флоренции по факту сосредоточилась в руках одного человека – но при этом формально все это продолжало называться республикой.

Самое невероятное, что Флоренции эта скрытая диктатура пошла исключительно на пользу. Редчайшее совпадение (не пытайтесь повторить в домашних условиях!): до власти дорвался именно тот человек, который мог, умел, а, главное, хотел сделать государство процветающим. То, что Флоренцию в кои-то веки перестали сотрясать внутриполитические разборки, уже само по себе было благом: вместо того, чтобы грызть друг другу глотки, флорентийцы наконец-то смогли спокойно работать и торговать. Однако мало было навести порядок дома – нужно было что-то делать и с внешней политикой.

( Read more... )

Перенос из дайри


Ну, вот мы и добрались до самого вкусного. :-) Или почти до самого вкусного. Встречайте: старший сын Джованни ди Биччи Козимо Медичи, он же Козимо Старый, человек, без которого культурное наследие Возрождения было бы куда беднее, чем мы его знаем. Ибо гении тоже хотят кушать, а кисти-краски стоят денег (про скульптуру с архитектурой я вообще молчу), так что всегда нужен кто-нибудь, кто будет оплачивать этот банкет.

Козимо не просто оплачивал банкет. Для своих подопечных он был вдохновителем, другом, личным психотерапевтом и нянькой в одном лице. Так что когда вы смотрите на шедевры всяких Липпи-Донателло-Брунеллески, вспомните о Козимо Старом – без него много чего из этого попросту не появилось бы на свет.

Ему немножко не повезло: его часто путают с Козимо Первым, великим герцогом Тосканским – его прапраправнуком по женской линии (и заодно двоюродным праправнуком по мужской). Фишка в следующем: по номерам принято звать тех трех Козимо Медичи, которые были герцогами, а Козимо Старый (формально – рядовой гражданин Флорентийской республики) числится вроде бы как отдельно. И это правильно, потому что номерные Козимо ему и в подметки не годятся; ну, разве что первый еще плюс-минус ничего был.

Кстати, на всякий случай: ударение в имени Cosimo падает на первый слог. Кто не верит, прошу убедиться: https://ru.forvo.com/search/Cosimo/it/

Есть еще разночтения «Козимо Старый»/«Козимо Старший», поскольку по-итальянски vecchio – это и «старый», и «старший» (хотя для «старшего» есть и отдельное слово – seniore), но пусть у нас будет «Козимо Старый», мне так привычнее :-). Кстати, младшего братца Козимо тоже принято называть Лоренцо Старый (Старший) - Lorenzo il Vecchio, потому что в стране до черта всяких труффальдин (с) в роду Медичи этих Лоренцо по семь штук в каждом поколении.

Между братцами было шесть лет разницы, и обоих их папа Джованни в детстве засунул в лучшую флорентийскую школу – в ту, что держали монахи-камальдолийцы при монастыре Санта-Мария-дельи-Анджели (сейчас там обитает литературно-философский факультет Флорентийского университета). Образование в школе давали уже практически ренессансное – со всеми Плутархами, Вергилиями и прочими античными ценностями.

Напитавшись этого добра с детства, Козимо настолько впечатлился, что в юности даже подумывал в компании с приятелем (об этом приятеле мы еще потом вспомним) рвануть в Святую землю – разыскивать античные рукописи. Но папа Джованни вопросил: «А кто же в лавке банке останется?», чем автоматически зарубил идею на корню. Вместо Святой земли Козимо начал изучать банковское дело.

Тут-то бы и поплакать над судьбой творческой натуры, задавленной токсичными родителями, но творческая натура, похоже, не особо и переживала. Поскольку с таким рвением принялась вникать в тонкости родительского бизнеса, что к двадцати пяти годам Джованни уже смог со спокойной душой отправить ее на спецзадание – пасти папу-пирата и его драгоценную митру на соборе в Констанце. Задание, как мы знаем, Козимо с блеском выполнил и митру из Констанцы упер увез. Кстати, секретную маляву, в которой з/к папа Иоанн XXIII взывал о бабле помощи с воли, передал Джованни тоже он.

( Read more... )